 В своём интервью газете «Завтра» Ирина Бергсет, ставшая жертвой норвежской содомитской
мафии, рассказывает о «светлом будущем» европейцев, которое хотят навязать и России: «Есть в Норвегии
некая народная традиция, увязанная на интиме с детками: с мальчиками и девочками, – учиняемая кровными
родственниками, с последующей передачей их соседям…»
«ЗАВТРА». Ирина, расскажите, как вы попали в Норвегию, и какое впечатление произвела
на вас эта страна?
Ирина Бергсет. В 2005 году в Москве я вышла замуж за гражданина Норвегии. Моему сыну
было тогда 7 лет. Мы поехали жить в Норвегию, в коммуну Аурског-Хёкланд в деревню Аурског. Тогда я
ещё не знала, что полвека назад Норвегия была страной, по уровню цивилизованности сравнимой со
странами Центральной Африки. В 1905 году Норвегия впервые перестала быть зависимой не только от
Дании, но и от Швеции. Эта страна как была, так и осталась государством крепостных, причём, барина её
жители никогда не видели. Только платили оброк. Развития культуры не было.
Жители говорили то на датском, то на шведском языках, то есть на языках поработителей. Позже эти
языки смешали и сделали один искусственный язык, называемый букмолом. Хотя и сейчас каждая семья в
Норвегии говорит на своём собственном диалекте. До сих пор языкового государственного стандарта в
Норвегии не существует. Можно было бы сказать, что это страна только сейчас формируется, если бы не
шёл встречный процесс. Норвежское общество стремительно морально деградирует, копируя
американские законы и порядки. Нефть нашли в море 50 лет назад. Ясно, что страна, у которой отсутствовали
наука и культура, не могла обладать технологиями добычи нефти из моря – Норвегия воспользовалась
иностранной научно-технологической помощью.
Всё это я узнала потом. Когда я покидала Россию, я знала только то, что в Норвегии – самый
высокий в мире уровень жизни.
Несмотря на то, что я закончила факультет журналистики МГУ и являюсь кандидатом филологических
наук, Норвегия не признала моё образование. Мне предложили работать учительницей в соседней с нашей
Фет-коммуне в сельской школе нового типа – по прогрессивному датскому образцу под названием
«Риддерсанд», что в переводе означает «школа рыцарей». В сравнении с нашей российской системой все
норвежские школьные госпрограммы выглядят как, по сути, для умственно отсталых. С 1-го по
7-й классы – там начальная школа. Задача государственной программы – выучить алфавит до 13 лет и
научить детей считать – читать ценники в магазинах.
Вслух в классе читать нельзя, потому что «стыдно». Специальный учитель выводит ребёнка в коридор,
и только там, чтобы не позорить «малыша», слушает, как он читает. Учитель имеет право разобрать с детьми
два примера по математике в день, если дети не усвоят материал, то через три дня ещё раз пытается
им объяснить пройденное. Домашнее задание на неделю – пять слов по-английски или восемь, на
усмотрение ребёнка.
Норвежская школа – это пример полной деградации образования. Литературы нет,
истории нет, физики нет, химии нет, естествознания нет. Есть природоведение, называется «обзор».
Дети окружающий мир изучают в общих чертах. Они знают, что Вторая мировая война была. Все остальные
подробности – это насилие над ребёнком и его психикой. Самая богатая страна мира не кормит детей в
школе и в детском саду. Вернее, кормят некой бурдой под названием «томатный суп» из пакета один раз в
неделю. Это именно так, в детских садах как государственных, так и частных, – еда только раз в
неделю!
Мой старший сын учился в России в обычной школе. Поэтому в Норвегии он стал вундеркиндом. До
7-го класса он не учил ничего – там не надо учить. В школах висят объявления: «Если родители
попросят тебя сделать уроки – позвони. Мы поможем освободить тебя от таких родителей».
Единственным способом тренировки памяти сына стало пианино. Я говорила: «Только пикни где-нибудь,
что у тебя такая требовательная мама…»
С медициной в Норвегии просто беда! Нам нужно было удалить родинку – у Саши
теперь шрам в 5 см, его располосовали ножом. Хирург из Осло, с 20-летним стажем, очередь к которому
мы ждали больше семи месяцев, – этот хирург сработал, как сельский ветеринар. Следует знать, что врачей
в Норвегии нет. Ведь для этого надо много лет учиться в университете. Поэтому докторов вербуют кое-как
по всей Западной Европе.
Нам повезло, что родинку не стала удалять наш участковый сельский врач в Бьорклангене. То была
дама из Восточной Германии. Она нам прямо сказала: «Вы знаете, я никогда этого не делала. Я работала
в Германии в страховой компании. Там было так: если кто-то ногу сломал, то я приезжала и говорила: да,
это нога сломана». А потом она вдруг добавила: «Не волнуйтесь, я всё сделаю…». На голубом глазу открыла
при нас медицинский справочник и говорит: «Так, здесь написано: намочите ватку спиртом, протрите это
место…». Я, конечно, взяла сына в охапку и на выход…
«ЗАВТРА». Весь это «местный колорит» может создать определённые проблемы, но с
какого-то момента ваша жизнь в Норвегии стала просто невыносимой. Почему?
И.Б. Несчастье случилось через шесть лет моего пребывания в Норвегии. Я ничего не знала
об их системе «Барневарн». Я жила своими заботами: работа, дом, семья… Жила, мало вникая в
государственное устройство страны, в которую переселилась. У кого-то, я слышала, отбирали детей, но я
же была нормальной матерью. Я развелась с мужем через три года совместной жизни, после рождения
второго сына. Это был конфликт культур. Мне сейчас говорят: «Зато там в каждом деревенском доме есть
унитаз и душевая кабина». Да, – отвечаю я на это, – но при этом норвежцы по привычке ходят
мочиться за дом.
Три года я с детьми прожила одна. Взяла кредит в банке, купила квартиру, наладила нормальную жизнь,
никогда не была социальным клиентом: работала, уделяла достаточное время детям. Дети были только со
мной. Поскольку папа обижал сына от первого брака, я поставила вопрос, что не будет никаких свиданий.
С маленьким по закону он был обязан встречаться. Я держалась, как могла, чтобы ребёнок у отца не
ночевал – была угроза избиения. Но детский сад, иные госструктуры давили на меня, чтобы я отдавала
ребёнка. Поэтому маленький сын оставался у отца сначала по два часа в субботу или воскресенье. Но
последний раз провёл у него почти неделю – ребёнок был с температурой, когда он его увёз в
тридцатиградусный мороз к родственникам в Тронхейм.
В 2011 году, седьмого марта я пошла в полицию посёлка Бьоркеланген (Bjorlelangen), потому
что мой маленький мальчик рассказал, что тёти и дяди, родственники его папы, делали ему
больно в ротик и в попочку. Рассказал о вещах, в которые я не могла поначалу поверить. Есть в
Норвегии некая народная традиция, увязанная на интиме с детками: с мальчиками и девочками, –
учиняемая кровными родственниками, с последующей передачей их соседям. Поверить в этот бред или
ад – я поначалу не могла. Я написала заявление в полицию. Восьмого марта нас пригласили в службу опеки
детей Барневарн. Допрос длился шесть часов. Была только я и мои двое детей.
У них есть образцово-показательная система защиты детей, созданная для вида, что они борются с
инцестом. Потом я поняла, что центры Барневарн, имеющиеся в каждой деревне, нужны только для того,
чтобы выявить проговорившегося ребёнка и недовольную мать или отца и изолировать их,
наказать. Из газет я узнала про случай, когда девочку семи или восьми лет суд приговорил оплатить
судебные издержки и выплатить компенсацию насильнику на содержание его в тюрьме. В Норвегии всё
повёрнуто с ног на голову. Педофилия, по сути, не является преступлением.
Восьмого марта 2011 года у меня изъяли первый раз двоих детей. Изъятие происходит так: ребёнок
не возвращается из детского сада или из школы, то есть практически крадётся у вас, исчезает. Это потому,
что его прячут от вас на секретном адресе. В тот день мне сказали: «Вы понимаете, такая ситуация, вы
рассказываете о насилии над ребёнком. Нам нужно, чтобы вас освидетельствовал врач и сказал, что вы
здоровы». Я не отказывалась. Поликлиника была в десяти минутах езды на машине. Меня в неё посадила
сотрудница Барневарн, сказав: «Мы вам поможем, поиграем с вашими детьми».
Дети остались не где-нибудь, а в службе защиты детей. Сейчас я понимаю, это было неправомерно.
Когда я доехала до поликлиники, старший сын Саша, ему было тогда 13 лет, позвонил и сказал: «Мама,
нас увозят в приёмную семью»...
|
